Если новизна дорог схлынула с весенней водой, можно вернуться в привычный быт, как в старую шубу. Однако проще и мудрей - снова вскочить на подножку движения, в котором время - такой же пассажир. Вперед, в галерею природных фигур и очертаний. Ведь все, что имеет неровную тень под луной, - живет чем-то своим.
18.30 - хорошее время подмигнуть гусю на лугу и довериться петлистой речушке, какая есть Уса возле полустанка Станьково.
В 21.30 я задвинул байдарку в кусты и отправился переночевать в лесу. Устроился на краю поляны в самодельном спальнике. Слева положил весла. Под правую руку - топорик, чтобы не потерять ориентацию в природе. Повезло. Прямо надо мной зависли звезды. Вышли на привычную для них тропу шорохи леса. Все было мирно. Девственный сон ехал по нитям с высоты, только сунулись наперед комары и давай пытать: где, мол, раки зимуют?
Полночь. Из комариного визга в поисках ответа я окунул весло в материю залунившейся Усы. Да что это с ней случилось?! Ссаживая байдарку в устье протоки, стоя по колено в парной воде, почувствовал в себе первопроходца. Зыбкие туманные одежды вырастают из поверхности воды. Они гипнотически тянутся вверх, вплывая в пустоту лунного света. Луна царит над лугом. Золотой свет, Хозяин туманных одежд, объял предметы и тишину. Ровно-тихо звенит, поет бродячую песню. Из глубины каких веков вышагиваешь, какие в тебе сокрыты тонкие миры? Повстречайся кто-нибудь на берегу: "Куда, человече, плывешь?", - скажу: "В странную неизвестность". Она дрожит впереди клинком. Невидимое острие холодит и покалывает из позолоченного тумана. Берега высокие, обрывистые, набрасывают тени на голову. В водных подвалах затаились корчи, но мрак глубины нем, как сопревший лист. Мышка с меньшей опаской заглядывает в мышеловку: так осторожно тыкает беду байдарка. Ее оболочка - мое ухо. Больше вслушиваюсь, чем шевелю лопастью. Заскрежетали под килем ветки, смычком потянули по нервам... "Смычок" оборвался. Я с облегчением вдохнул тумана и нырнул в клин другой тени.
Поворот. Шальная луна, рыскавшая берегами, вдруг выкатилась на мыс. Между нами - лишь засохшее дерево. Близость ночного светила сбила дыхание. Еще гребок - и силуэт кроны черной молнией пропечатался на желтом диске. Крадусь мимо древесного истукана. Слепой увидел бы здесь больше. Не тороплюсь: пусть глаза что-нибудь подскажут, а они-то над тенью! Падающая с берега желтая полоса разделила меня надвое: голова в свете, плечи во мраке. Фрак глухой мглы сковал грудь. В немоте горячо "затикало" сердце. Весло щупает мир. По наитию копнул воду слева. Что-то ударило в шкуру байдарки, шмыгнуло под пяткой. Колено подскочило. Это корч. Я замер, как фотография. Луна отделилась от дерева. На выходе из поворота посеребрила верхушку корча.
Речные винты частой штопкой заходили в ночи. Зигзаги да зигзаги. Луна - фанатик, дорвавшийся с кистью до свежего забора, - раскрасила меня с бока, зашла в спину и вот мазнула лицо немым светом. К утру быть мне желтому, а туманные холодные косы разрисуют в зебру.
В четвертом часу завиднелось. Одиночные деревья стали цепью. Берега понизились, и речка раздалась вширь. "Хлюп-хлюп", - бредут лопасти по воде. Луна быстро сгинула. Тишина закупорила уши. Байдарка качнулась. Ай-яй! Я уснул между двумя гребками: хорошая возможность "клюнуть" носом в безупречную гладь.
- Тут-то ты и узнаешь, - говорю себе, - где раки зимуют.
Весла чиркнули по дну. Быстринка прокатила по перекату и едва не столкнула с опорой пешеходного мостика. На пригорке - деревня Ляховичи. Не слышно петухов. Спят голосистые оракулы: туман их, что ли, попутал? Сидят на шесту, уткнув голову в перья. Мой шест - байдарка, но туго с равновесием: клонит меня и влево и вправо.
Туман схватился: руби, выгребай и заползай в его пещеру. Из непроглядности выступил железобетонный мост. За ним - песчаный обрывчик с твердым выходом. Это спасательный круг для бродяги, у которого глаза не размыкаются и тянут гирями на дно. Байдарку - наверх, затекшую спину - в спальник: пусть расслабится на буграх, что нарыл трудяга-крот. Стало хорошо. Деревенского лая не слыхать. Под завалом тумана в спальнике тепло, да и комарам носы подъел. Я отключился.
Проснулся от шевеления. Вжик "молнией": прильнув вплотную, лежит большой лохматый пес. Признал в бездомном родственную душу.
Рассвело. Я повернулся набок, подставив спину четвероногой охране. Коль сторожит, - вздремну без опаски за байдарку.
Длинное, как год, дневное плавание перешло в ночное, уже на реке Неман. Раскинулся он вширь за деревней Николаевщина и обмелел. Стал, как стекло: гладкий, да не скользит. По самой середке бреду под луной. Берега далеки, и все вокруг неблизко. Со мной - только вода. Да еще на веревке байдарка рыскает. Босые ноги топчут едва прикрытый водой песок. С берега гремит дискотека. Турбаза "Высокий берег". Бой ударника путается в ногах. Мне диковато: ночь - мой дом, а тут кто-то лезет в его окно. Два мира. Мой, непричесанный, с дымком в волосах. Свистит по хребтине горьковато-сладкая плеть одиночества. Ветер шершавит ладони, толкает в плечо. И другой мир - шумный, распотевший. И каждому свое в этот час.
Берега сдвинулись. Байдарку встретила глубина: "Что везешь?". Везу усталость свою. Отоспаться бы, а потом утрясти ворох впечатлений. Только рано об этом: впереди путь. Кромешная тьма, и не видно, куда река повернула. Я потрогал веки: может, глаза закрылись? Да нет! Смотрят, но не видят. Перестал грести, доверился воде. Байдарка дрогнула. Это течение на повороте к берегу прибило. В лицо дохнул обрыв. Ясно, куда смотреть. Русло "приоткрыло личико". Коридор открылся в ночи. Пройти, не споткнуться. Обострилось чутье. Что-то сдвинулось в тайничке инстинкта. Глаза приметили сгусток черноты. К нему ближе и ближе на цыпочках. Руки в напряжении. Весло стало невесомым. Наконец, дерево-утопленник рогатиной навстречу. Объехал настороже. Торча сучьями из другого измерения, дерево-пришелец осело, растворилось. Время раскинулось бездной. Нет островков, нет отсчета.
За поворотом на краю обрыва костер. Высветил двоих рыбаков и их негромкий разговор. Я проплываю так близко, что мог бы весло подставить искрам. На секунду стал третьим, но меня для них нет. Чувствую щекой тепло огня и призраком скольжу мимо.
Но не один я на воде. Заслышав плеск весла, утки ныряют. Стоит поравняться - оглушительно взрывают воду из глубины.
- Бах-бах-бах, - уносится их очередь от весла за корму - в ночь. Живые звуки заставляют вздрагивать, и здесь не до сонливости. Я никогда так часто не пугался, как за эти два часа. Но это - сходная плата за еще одну прожилку впечатлений. Потом лишь коснешься, и она шевельнется золотистыми туманными одеждами.
Олег Воробьев,
Минск
август 1996 г.
дата правки : 11.02.2011